лучшие рассказы серебряного века
Как понять Серебряный век?
Десять мемуаров, которые помогут понять эпоху Блока и Дягилева лучше, чем сто литературоведческих статей
Владислав Ходасевич. «Некрополь»
Мемуары Владислава Ходасевича «Некрополь» как нельзя лучше подходят для первого ознакомления с культурой Серебряного века. Выверенный баланс между выбранными персонажами, событийной логикой, четкостью наблюдений и честность изложения позволяют назвать их своеобразным учебником по эпохе начала ХХ века. Вместе с тем Владислава Ходасевича справедливо называют очень желчным человеком: жесткие характеристики, на которые он не скупится, сперва потрясают («Из жизни своей она [Нина Петровская] воистину сделала бесконечный трепет, из творчества — ничего»; «Он [Брюсов] не любил людей, потому что прежде всего не уважал их»; «Только с началом войны, когда Муни уехал, я стал понемногу освобождаться из-под его тирании»; «История Есенина есть история заблуждений» и так далее), но к концу эссе становится очевидно, что сложно найти более точное определение для жизни этих героев, чем в «Некрополе».
В главе о Горьком Ходасевич вспоминает диалог, состоявшийся после прочтения эссе о Брюсове:
«Жестоко вы написали, но — превосходно. Когда я помру, напишите, пожалуйста, обо мне.
— Хорошо, Алексей Максимович.
— Не забудете?
— Не забуду».
Этот эпизод мог бы быть эпиграфом ко всей книге Ходасевича в целом. Его героями стали не просто центральные фигуры русского модернизма, но личности сильные, по-своему противоречивые и, конечно, трагические: Брюсов, Блок, Гумилев, Сологуб, Горький и другие. Собранные вместе, они показывают, какую трагедию пережила русская культура с уходом их и их эпохи.
Георгий Иванов. «Петербургские зимы», «Китайские тени»
Когда разворачивались основные события Серебряного века, Георгий Иванов, молодой поэт, пробующий свой талант в разных литературных школах, был мало заметен. Уехав после революции в эмиграцию и написав там свои «Петербургские зимы», Иванов, как полагала Ахматова, отомстил своим прежним обидчикам, а заодно и прошлым друзьям (Осипу Мандельштаму, Михаилу Кузмину, Всеволоду Шилейко, Игорю Северянину, Борису Пронину и другим). История и быт легендарного артистического кабаре «Бродячая собака», например, у Иванова описаны следующим образом:
«„Собака“ — был маленький подвал, устроенный на медные гроши — двадцатипятирублевки, собранные по знакомым. В нем становилось тесно, если собиралось человек сорок, и нельзя было повернуться, если приходило шестьдесят. Программы не было — Пронин устраивал все на авось. — „Федя (т. е. Шаляпин) обещал прийти и спеть. “ Если же Шаляпин не придет, то. заставим Мушку (дворняжку Пронина) танцевать кадриль. вообще, „наворотим“ чего-нибудь. — В главной зале стояли колченогие столы и соломенные табуретки, прислуги не было — за едой и вином посетители сами отправлялись в буфет. Словом, в „Собаке“ Вере Александровне делать было нечего. Попытавшись неудачно ввести какие-то элегантные новшества, перессорившись со всеми, кто носил почетное звание „друга Бродячей собаки“, и поскучав в слишком скромной для себя и своих парижских туалетов роли, она, по выражению Пронина, решила „скрутить шею собачке“».
Воспоминания Иванова — большая проблема: с одной стороны, принимая во внимание большое количество исторических несоответствий (не раз становившихся темами чуть ли не отдельных конференций), стоит с досадой изгнать их из списка достойного чтения о Серебряном веке, с другой — именно эти несносные воспоминания настолько органично вписались в круг чтения как их современников, так и наших, что, вопреки всему сказанному, они имеют полное право быть упомянутыми и здесь. Прочитать их надо уже только затем, чтобы потом с чувством полной ответственности можно было закатывать глаза и произносить с ахматовской интонацией: «Эти смрадные „мемуары“ Георгия Иванова!» Если же постараться быть еще более объективным, то стоит также заметить, что не так в этих мемуарах все и плохо. Например, сама атмосфера эпохи умело передана автором.
Ирина Одоевцева. «На берегах Невы»
Как-то у Одоевцевой, уже вернувшейся из эмиграции (92‑летняя вдова Георгия Иванова приехала в Ленинград в 1987 году, за три года до смерти), спросили, чего она хочет больше всего. «Славы!» — почти сразу же ответила поэтесса. Дилогия «На берегах Невы» и «На берегах Сены» была признана читателями и принесла ей больше славы, чем все стихи. Она начинает свой рассказ уже с излета Серебряного века, с последних «сумерек свободы». Здесь Одоевцева, молодая ученица Гумилева (что она неоднократно подчеркивает), почти ежедневно и в самых неожиданных ситуациях становится неожиданной собеседницей мэтров Серебряного века или свидетельницей значимых его событий: при ней Мандельштам сочиняет «Я слово позабыл, что я хотел сказать. », Гумилев прячет деньги (видимо, присланные ему тайной антисоветской организацией), а на скамейке Летнего сада Андрей Белый раскрывает ей свою душу:
Бенедикт Лившиц. «Полутораглазый стрелец»
Лившиц — кубофутурист, основатель футуристического общества «Гилея», соратник Бурлюков, Хлебникова и Маяковского и один из самых проницательных свидетелей беспокойного периода становления русского авангарда. Выступления футуристов, выставки «Бубнового валета» и «Ослиного хвоста», их непримиримая борьба с другими течениями в мемуарах Лившица складываются в настоящий мир — яркий, но весьма упорядоченный. Автор излагает историю нового искусства не в виде непрерывной череды анекдотов из жизни футуристов, но остроумного и серьезного рассказа о том динамичном периоде «бури и натиска», который пришлось пережить почти всем представителям русского авангарда в борьбе за новое слово.
«. Как объяснить этим наивным позитивистам, прочно усевшимся в седле своего „сегодня“, что новизна — понятие относительное, что холсты, поражающие глаз необычностью красок и линий, через четверть века войдут во всеобщий зрительный обиход, утратят всякую странность, как это случилось с „Олимпией“ Мане, в которой мы тщетно стали бы искать признаков „левизны“, возмущавшей ее современников?».
Парадоксально, но сам Лившиц писал стихи совсем не футуристические, скорее по-французски эстетские. Переводами французских символистов и парнасцев он и прославился в 1930-е. Лившиц был расстрелян 21 сентября 1938 года по ленинградскому «писательскому делу».
Александр Бенуа. «Мои воспоминания»
В «Полутораглазом стрельце» Лившиц упоминает Бенуа среди эстетов, травящих новое авангардное творчество. Но «Мои воспоминания» Александра Бенуа ярко описывают жизнь другого художественного лагеря Серебряного века — художников объединения «Мир искусства». Во многом благодаря Бенуа, Баксту, Добужинскому, Дягилеву, Лансере, Рериху, Сомову, Философову в России сформировалась именно та необходимая база, на которой культура Серебряного века могла взрасти и развиться. Журнал «Мир искусства» был одним из первых среди модернистских толстых журналов; художественные выставки мирискусников, хоть и не производили столь больших скандалов, как позже у футуристов, но одними из первых заявляли о модернистских формах в искусстве (в противовес академизму и передвижникам); дягилевские балетные сезоны прославили Россию на весь мир. О том, как формировалась эта артистическая среда, пишет Бенуа, один из главных организаторов и идеологов этого художественного объединения.
«Мои воспоминания» также примечательны и тем, что, помимо рассказа о событиях эпохи, мемуары художника иногда рисуют чрезвычайно живописные петербургские пейзажи:
«. Вспоминая наши тогдашние блуждания по соседним кварталам, я не могу не остановиться с умилением на всем том, что эти кварталы Коломны содержали в себе замечательного — начиная с чудесного собора Николы Морского, золотые маковки которого в белой ночи так торжественно блистали на фоне лиловатого востока, а высокая стройная колокольня тянулась в опрокинутом виде в тихо колеблющихся водах. Я подолгу мог любоваться, как это отражение колышется, плавно извивается, выпрямляется или дробится и распадается. Большой театр в это время уже не существовал (вернее, его ломали, и на месте этого „Храма Аполлона“ воздвигалось уродливое здание Консерватории), но продолжал стоять нетронутым Мариинский театр, каким его построил дед. А как живописны были наши оба рынка: Литовский и Никольский с их бесчисленными аркадами, сводчатыми переходами и высокими красными крышами. Два из девяти мостов в нашем квартале, перекинутые через каналы — Крюковский, Екатерининский и Фонтанку, — все еще были украшены гранитными обелисками. Весной вся наша довольно пустынная и чуть провинциальная Коломна насыщалась дивно-горьковатым запахом только что распустившихся берез Никольского сада, а летом сладким, дурманящим ароматом цветущей липы».
Андрей Белый. «На рубеже двух столетий» (воспоминания в трех книгах)
Чтобы окунуться в эпоху, желательно не только знать действующих лиц, основные события, расстановку сил, реалии, но и погрузиться в мироощущение века и его язык, проникнуться духом времени. Все это в избытке содержится в мемуарах символиста и мистика Андрея Белого. Они очень близки к его лирической прозе, и поэтому часто место достоверных портретов и запротоколированных событий занимают их авторские мистические или поэтические воплощения, так что многое из рассказанного Белым лучше проверять. Но в целом можно быть уверенным в том, что дух Серебряного века — эпохи жизнетворцев, мечтателей и разочаровавшихся идеалистов — тонко передан автором. И, конечно, можно наслаждаться поэтической прозой Белого:
«. Эти влияния — газообразные выделения химического процесса, возникавшего от пересечения, столкновения и сочетания людей, отплывших каждый на собственной шлюпке от старого материка, охваченного землетрясением и выброшенных на берег неизвестной земли для решения вопроса, Индия она иль. Америка; жизнь вместе этих колонистов, подчас вынужденная, провела черту в биографии каждого; каждый из нас — человек с двойной жизнью; жизнь „до“ и жизнь „после“ отплытия имеет разную судьбу. »
Владимир Пяст. «Встречи»
Имя Владимира Пяста (Пестовского) не слишком известно широкому читателю, однако в филологических кругах его воспоминания очень ценятся. Пяст — поэт-символист, многие годы читал публичные лекции о современной поэзии, являлся одним из конфидентов Блока, завсегдатаем «Бродячей собаки», состоял в «Академии стиха», первом «Цехе поэтов» и вместе с ними был послан к черту футуристами. Событий он описал достаточно, но особенно подкупает ответственность, с которой Пяст подходит к делу мемуариста, и то живое и немного наивное негодование, которое автор испытывает даже два десятилетия спустя:
«Кстати: когда футуристы выпустили к приезду Маринетти брошюрку, в которой гостеприимно облаяли гостя, своего духовного, так сказать, отца, они мимоходом лягнули и поэтов, примыкавших к „Аполлону“, назвавши их, помнится, „Адамами в манишках“. Это прозвание было бы метким, если бы тут были перечислены не те имена: а то вот и автор этих строк попал в этот список футуристической листовки, а между тем он не примыкал к „Аполлону“, был слабоват насчет манишек и никогда не претендовал на имя Адама».
«Встречи» в 1997 году переиздал и замечательно откомментировал Роман Тименчик, что еще лучше помогает понять атмосферу эпохи.
Маргарита Волошина-Сабашникова. «Зеленая змея»
В Серебряном веке создавались не только новые формы искусства, но и общественного и бытового поведения. Тройственные союзы стали нормой жизни для артистической богемы: супруги Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский жили с Дмитрием Философовым, Любовь Менделеева от Блока несколько раз уходила к Андрею Белому, Маяковский и чета Бриков также делили совместный быт. О еще одном союзе, замешанном на чрезвычайно модной в то время густой антропософской закваске, рассказывается в мемуарах «Зеленая змея». Его участники — поэт-философ Вячеслав Иванов, его жена, писательница Лидия Зиновьева-Аннибал, и молодая художница-штейнерианка, жена Максимилиана Волошина, Маргарита Сабашникова. Те же отношения послужили материалом и для первого русского лесбийского романа «Тридцать три урода» (автор — Зиновьева-Аннибал), но и эти воспоминания читаются как увлекательный любовный (и философский!) роман:
«Вскоре я осознала, что Вячеслав любит меня. Я сказала это Лидии и добавила: „Я должна уйти“. Она же, давно уже знавшая об этом, возразила мне: „Ты вошла в нашу жизнь и принадлежишь нам. Если ты уйдешь, между нами навсегда останется что-то мертвое. Мы оба не можем потерять тебя“. Потом мы говорили втроем. У них была странная идея: если два человека, как они оба, стали настолько единым целым, они могут любить третьего. Такая любовь является началом новой общности людей, даже новой церкви, в которой эрос претворяется в плоть и кровь. Так вот каким было их новое учение! „А Макс?“ — спросила я. „Ты должна выбрать, — сказала Лидия, — ты любишь Вячеслава, а не его“. Да, я любила Вячеслава, но не понимала, почему моя любовь к нему исключала Макса».
Нина Петровская. «Разбитое зеркало»
Каждый мало-мальски уважающий себя представитель культурной богемы начала прошлого века должен был пройти и сквозь школу мистицизма, оккультизма и спиритизма. Об опытах проникновения в запредельное рассказывает Нина Петровская — поэтесса, переводчица, любовница Бальмонта, Белого и Брюсова. Последний в своем мистическом романе на темы из средневековой жизни вывел Петровскую под именем одержимой духом Ренаты (в других персонажах узнаются и Белый, и сам Брюсов). И в своих мемуарах писательница подробно описывает спиритические сеансы, свидетельницей которых она становилась:
Корней Чуковский. «Современники. Портреты и этюды»
Имя Чуковского знакомо всем с юных лет, но не многие знают, что автор «Мухи-цокотухи» и «Айболита» был собеседником важнейших деятелей Серебряного века и активным участником тех событий. Чуковский один из немногих умел поддерживать отношения с самыми разными, порой враждующими людьми, поэтому герои его мемуаров — это и главные фигуры русского модернизма: Блок, Ахматова, Маяковский, Пастернак, Сологуб, Саша Черный, Тынянов — и, например, литераторы-марксисты: Макаренко, Луначарский, Горький. Чуковский сумел подметить забавные черты своих героев, благодаря чему они выглядят не фотографиями, а живыми людьми: здесь Куприн красит зеленой краской голову бывшего смотрителя тюрьмы, Луначарский обсуждает декрет о введении в России многоженства, а Маяковский неожиданно оказывается тонким ценителем иностранной литературы. К такому эффекту мемуарист стремился сознательно:
«Я боюсь, что у меня получится слишком пресный и постный образ елейного праведника, вместилища всех добродетелей — не портрет, а скорее икона. Спешу заверить, что Анатолий Федорович не имел ничего общего с этой утомительной и скучной породой людей».
Лучшие рассказы серебряного века
Воспоминания о Серебряном веке / Сост., предисл. и коммент. В. Крейда. М.: Республика, 1993
Погружение в эпоху невозможно без чтения воспоминаний ее современников. Книга, составленная Вадимом Крейдом в далеком 1993 году, воссоздает атмосферу Серебряного века. «Мемуарная литература, не заменяя историко-литературных трудов, имеет перед ними свои преимущества. В рассказах очевидцев, участников и творцов эпохи отражается постижение не в терминах науки, а в живом свете личной памяти. Мемуары — окно в прошлое, и порой среди них встречаются такие, которые открывают форточку в этом окне, и мы словно вдыхаем озон отдаленных дней», — пишет Крейд в предисловии. В антологию вошли воспоминания Зинаиды Гиппиус, Осипа Дымова, Тэффи, Константина Бальмонта и многих других.
Людмила Тихвинская. Повседневная жизнь театральной богемы Серебряного века. Кабаре и театр миниатюр в России. 1908–1917. М.: Молодая гвардия, 2005
Серия «Повседневная жизнь» издательства «Молодая гвардия» рассчитана на широкую читательскую аудиторию, поэтому книжка Людмилы Тихвинской, несмотря на специфическую тему, вполне подходит для начинающего читателя. Речь в ней идет о русских кабаре и театрах миниатюр, одной из ярких страниц истории Серебряного века. Возникшие на рубеже 1910-х годов, театры малых форм быстро распространились по всей России. Они часто упоминаются в различных мемуарах: о знаменитой «Бродячей собаке» писали В. Пяст («Встречи»), Б. Лившиц («Полутораглазый стрелец»), А. Мгебров («Жизнь в театре»), В. Веригина («Воспоминания»), Т. Карсавина («Театральная улица»). «Бродячая собака» — один из символов эпохи, но это место не было единственным: в 1912 году только в Москве и Петербурге насчитывалось около 125 кабаре и театров миниатюр. Публика открыла для себя новых кумиров: «их фотографиями она увешивала стены своих квартир, их голоса на граммофонных пластинках зазвучали во всех домах», — пишет Тихвинская. В книге три части: первая отведена кабаре, две другие — театрам миниатюр. Артистические кабаре, место встреч художественной богемы, постепенно профессионализировались как особый вид искусства и превратились в разновидность публичного театра. Книжку Тихвинская написала для того, чтобы «попытаться восстановить утраченное, попробовать — в меру сил — реконструировать историю забытых театров, понять законы их искусства, определить их место в русской культуре того десятилетия, которое, кажется, только вчера полагалось именовать позорным и которое теперь все яснее предстает перед нами во всем своем блеске и значении».
Олег Лекманов. Ключи к «Серебряному веку». М.: Rosebud Publishing, 2017
Сборник расшифрованных лекций известного российского литературоведа, в основу которого лег курс, прочитанный в 2017 году для образовательного проекта «Магистерия». Как пишет сам автор в предисловии, «Главная задача курса состояла в том, чтобы попытаться вооружить слушателей ключами к нескольким хрестоматийным произведениям русских поэтов и прозаиков 1900–1910-х годов». Курс посвящен основным фигурам Серебряного века и открывается лекциями о двух реалистах, Бунине и Горьком, затем следуют три лекции о символистах (В. Брюсове, А. Блоке, И. Анненском), акмеистах (Н. Гумилеве, ранних О. Мандельштаме и А. Ахматовой), три — о футуристах (В. Хлебникове, раннем В. Маяковском, раннем Б. Пастернаке), три — о модернистах, не вписывающихся в направления (Есенин, ранняя Цветаева, Ходасевич). На закуску разбирается одно стихотворение Александра Введенского. Язык книги живой и ясный, она не вызовет затруднений даже у тех, кто только начал приобщаться к литературоведению. Каждая лекция строится как разбор произведения одного из перечисленных литераторов — таким образом выводится общая «формула творчества» того или иного автора. Лекманов уточняет: «Разумеется, сводя сложнейшие многогранные творческие миры русских писателей начала ХХ столетия к кратким формулам, мы эти миры очень сильно упрощаем. В ряде случаев предложенные формулы работают лишь на ограниченном пространстве определенного периода творчества поэта. Однако ничто не мешает слушателю и/или читателю самостоятельно проделать обратную операцию и усложнить предложенную простую формулу до того уровня, который будет для него удобен и доступен».
Зара Минц. Поэтика русского символизма. СПб.: Искусство, 2004
Зара Минц — одна из крупнейших исследовательниц творчества Александра Блока и литературы Серебряного века в целом. В этой книге собраны работы, посвященные поэтике символа и символизма, его истории и генезису. Довольно давно написанные труды Минц — опорная точка для многих современных исследователей, они совершенно не устаревают. В советские годы, когда отнюдь не всякий литератор прошлого мог стать героем научной статьи, Минц проделала колоссальную работу для того, чтобы круг известных читателю авторов был значительно расширен. Николай Богомолов пишет в предисловии к ее книге: «Можно было написать статью „Блок и имярек” или втиснуть в примечания множество данных, свидетельствующих не столько о Блоке, сколько тех, кто в его жизни и творчестве прошел малозаметной тенью». Среди героев Минц — Мережковский, Сологуб, Вячеслав Иванов, Владимир Соловьев и многие другие.
Роман Тименчик. Подземные классики. Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. М.: Мосты культуры, 2017
Роман Тименчик — классик отечественной филологии, наметивший новые пути изучения литературной репутации. Автор использует интереснейший материал, который под его пером превращается в настоящий филологический детектив.
Тименчика интересует история литературы как история читателей. В результате применения такой оптики к биографии или творчеству поэта обнаруживается несколько точек зрения на его наследие — автор называет это «враждой читательских школ». Они будут отличаться друг от друга или, наоборот, в каких-то моментах значительно пересекаться. Подобный подход предполагает выделение нескольких читательских страт (это могут быть гендер, национальность, возраст и т. д.). «Культ писателя» может проявляться в самых разнообразных формах: моделирование своей жизни по образцу любимого поэта, «почитание» его книг и т. д. История читательской рецепции — постоянная тема работ Тименчика. В книгу «Подземные классики» вошли статьи, посвященные Иннокентию Анненскому и Николаю Гумилеву: «Из немалого количества моих статей, посвященных этим авторам, я отобрал те, которые мне показались особо актуальными в свете нынешних дискуссий в литературоведческом сообществе».
Напоминаем про предыдущие выпуски рубрики «От простого к сложному»:
Серебряный век: литература периода катастроф
Для этого периода русской культуры характерны мистические образы и настроения упадничества.
«Дети страшных лет России»
Конец 19-го века ознаменовался радикальными переменами в сознании людей. Биологическая теория Чарльза Дарвина и философские труды Фридриха Ницше поставили под сомнение существование бога. Выставка импрессионистов во Франции в 1874 году перевернула представления масс о том, как должно выглядеть искусство. Научный прогресс также изменил окружающую людей реальность.
Стало очевидно, что литература, которая всегда откликалась на происходящие в мире явления, примет другую форму и уже никогда не будет прежней. Так и произошло.
В Российской империи период литературных экспериментов, начавшихся в конце 19-го столетия, называют Серебряным веком. Эта эпоха ознаменовалась уходом от старых традиций. Само название Серебряный век противопоставляется классическому Золотому веку. Серебряный век отличается от Золотого настроениями упадничества и мистикой в текстах писателей, декадансом, делением на поэтические группы.
О том, когда же в России начался Серебряный век, литературоведы спорят до сих пор. Одни считают, что статья Дмитрия Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», написанная в 1892 году, послужила началом для зарождения символизма в России. Другие уверяют, что брошюры Валерия Брюсова и других московских поэтов под названием «Русские символисты» — первый реальный опыт написания стихотворений в новом литературном стиле. Обе версии имеют основания, однако ясно одно: представители поэтических течений конца 19-го столетия хотели отойти от традиционных творческих методов создания художественных произведений.
Также русский Серебряный век стал реакцией на происходившие в стране потрясения 20-го столетия: поражение в Русско-японской войне, Первая русская революция, вызванная Кровавым воскресеньем, Первая мировая война, два переворота 1917 года и Гражданская война. Все эти события нашли отражение в минорном звучании стихотворений большинства поэтов того периода.
Когда началась Первая мировая, поэт Александр Блок написал строки, отразившие трагедию всего поколения Серебряного века:
«Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего…»
Время экспериментов
Серебряный век стал эпохой формирования поэтических направлений. Определенный стиль собирал вокруг себя поэтов, создававших творческие объединения. У каждого литературного течения были свои особенности и отличия.
Символизм можно назвать первым направлением художественной литературы русского Серебряного века, зародившимся в 1890-е годы. Поэты-символисты создавали мистические и абстрактные образы в своих текстах. Это связано с активным распространением сект в Российской империи на рубеже столетий; многие творцы вдохновлялись, посещая подобные места. Также символизм можно назвать наиболее декадентским направлением в русской литературе. Настроения упадничества и предчувствия скорой катастрофы наиболее ярко отражены в текстах поэтов-символистов. Как отмечают многие литературоведы, символизм стал вершиной русской поэзии с точки зрения музыкальности звучания произведений. Чёткая композиция, плавный ритм и контрастные цвета — вот залог той самой музыкальности стихотворений, которую выделяют филологи. В 1910-е годы из-за творческого застоя происходит кризис символизма, появляются новые поэтические течения, становящиеся популярными. Однако основные поэты-символисты продолжали развиваться в рамках родного для себя стиля.
Философ, литературный критик и писатель Дмитрий Мережковский оказал большое влияние на развитие символизма в России. Многие филологи считают именно его отцом русского символизма. Окончив историко-филологический факультет Петербургского университета, Мережковский написал несколько художественных произведений, основанных на исторических событиях. Трилогии «Царство зверя» («Павел l», «Александр l» и «14 декабря») и «Христос и Антихрист» («Смерть богов. Юлиан Отступник», «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» и «Антихрист. Пётр и Алексей») — это примеры произведений, относящихся к открытому Мережковским историко-философскому литературному жанру. В этих книгах автор сочетает реальные события с религиозными мыслями, присущими поэтам Серебряного века. Не приняв Октябрьский переворот, Мережковский уехал в Европу. Там писатель смог создать философские биографии Наполеона Бонапарта и Данте Алигьери, которые по достоинству оценивают профессиональные историки.
Валерий Брюсов тоже может претендовать на звание первого в России символиста. Вдохновившись такими французскими символистами, как Верлен и Бодлер, Брюсов решил перенести настроение упадничества в собственные стихи. Поэт выпустил несколько сборников под названием «Русские символисты», куда вошли многие его поэтические произведения, вышедшие под разными псевдонимами. Вдохновившись поэзией Брюсова, многие молодые люди примкнули к направлению символизма.
Одним из таких молодых людей был Александр Блок, ставший иконой не только символизма, но и всего русского Серебряного века. «Стихи о Прекрасной Даме», «Возмездие», «Снежная маска» — эти и другие сборники Блока можно назвать идеальными примерами поэзии символистов. В них есть и мистика, и подтексты, и музыкальное звучание. Поэма «Двенадцать» считается творческим пиком Блока. Это произведение поэт написал под сильным впечатлением от Октябрьского переворота, воспринятого им с энтузиазмом и опасениями. Однако совсем скоро у Блока начался творческий кризис, из которого у творца уже не получилось выйти до конца жизни. В 1919 году автор «Двенадцати» оставил в своем дневнике запись, определившую его отношение к новой власти: «Чего нельзя отнять у большевиков — это их исключительной способности вытравлять быт и уничтожать отдельных людей».
Писатели-символисты Андрей Белый, Леонид Андреев и Фёдор Сологуб не стали столь же известными массам, как Александр Блок, однако их проза ещё современниками оценивалась высоко.
Ещё одним направлением Серебряного века стал акмеизм, возникший в 1910-е годы в противовес символизму. Литературовед Виктор Жирмунский называл акмеистов «преодолевшими символизм».
Николай Гумилёв, основавший акмеизм, вернул в поэзию чёткость образов, отсылки к древним эпохам, простоту языка и любовь к жизни. Гумилёв прожил удивительную жизнь: поэт принимал участие в африканских экспедициях, добровольно отправился на фронт Первой мировой войны, где за успешные боевые и разведывательные действия получил несколько наград, был расстрелян чекистами за подозрения в сговоре против советской власти. [Сборник: Николай Гумилев]
Однако в историю Гумилёв вошел в первую очередь как поэт. Почувствовав кризис символизма, Гумилёв основал «Цех поэтов», в который вошли поэты-акмеисты. Также Гумилёв сам выпустил несколько сборников стихотворений, которые начали активно издаваться после перестройки.
Осип Мандельштам был одним из участников «Цеха поэтов». Молодого Мандельштама высоко оценивали Блок и Гумилёв. В свои стихи поэт перенёс мотивы Гомера и Овидия. [Сборник: Осип Мандельштам]
В 1933 году Мандельштам написал смелую эпиграмму, посвященную Сталину. «Мы живём, под собою не чуя страны, / Наши речи за десять шагов не слышны, / Только слышно кремлевского горца — / Душегубца и мужикоборца…», — за эти строки через год поэта арестовали, а в 1938 году Мандельштам скончался в лагере от тифа.
Движение авангардистов под названием футуризм привлекло молодых поэтов, вдохновившихся творчеством Маринетти. Основные черты этого стиля заключаются в окончательном уходе от старых литературных традиций, экспериментах с русским языком и формой стихотворений.
Давид Бурлюк смог одним из первых перенести творческие особенности футуризма в русскую культуру. В 1910-е он создал поэтическую группу «Гилея», которая издала манифест «Пощёчина общественному вкусу». В документе были видны революционные идеи футуристов: «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности…». Под манифестом подписи оставили Велимир Хлебников, Владимир Маяковский, Алексей Кручёных, сам Бурлюк и другие футуристы.
Игорь Северянин творил в направлении эгофутуризма. Поэт совмещал эксперименты над формой стиха с гиперболизацией своего «я» в произведениях: «Я, гений Игорь-Северянин, / Своей победой упоён…». Во время выступлений Северянин любил блеснуть своим необычным умением петь строки стихотворений. «А голос у него был концертный — стены дрожали!», — вспоминал о Северянине его знакомый эстонский поэт.
Борис Пастернак стал одним из крупнейших русских поэтов Серебряного века. Творческий путь Пастернака уникален тем, что он смог эволюционировать из футуриста в символиста. [Сборник: Борис Пастернак]
От сложных форм Пастернак перешёл к религиозным и философским текстам, где внутренний смысл стал гораздо важнее поэтических конструкций. В 1958 году за лирику и роман «Доктор Живаго» Пастернак получил Нобелевскую премию.